Еще секунда, и меня скрутит, не смогу разогнуться. Но последний шаг навстречу ей – пустоте – за балконные перила я успею сделать.
Пальцы как плохо сгибаются. И колени. Не успеваю! Быстрее перенести вес тела.
Как ударил – неужели все? – воздух навстречу!
Даже там, за порогом, на выщербленном асфальте, он казался смешным из-за крайне нелепой позы, которую случайно приняло его тело.
Ариадна
Если с самого начала условиться и придерживаться только фактов, оставив за бортом предположения и размышления, то ситуация описывалась просто: они оказались на необитаемом острове.
А раз договорились без предположений, то и не станем рассуждать, заметил ли Коростеленко, капитан катера, его отсутствие, захотел ли специально проучить за неуживчивость, за гонор, за вчерашнюю безобразную ссору, в конце концов, – или катер ушел без двух пассажиров нечаянно?
Что касается ее, ведь речь о двух бывших пассажирах, – ее обыкновенно не замечали: брала ли она пробы грунта на местности, смешивала ли реактивы в лаборатории или коктейли на кафедральной вечеринке. Не замечали. Никогда. И это факт. Можно было бы удивиться, почему ее до сих пор не оставляли, не забывали на берегу, но договоренность о верности факту заставляет вернуться к вещам действительно ценным и весомым.
Итак, у них остались на двоих: перочинный нож, зажигалка, полпачки сигарет, бесполезные для жизни на необитаемом острове приспособления для отбора проб и две нераспечатанные бутылки водки, плохо спрятанные в кустах лаборантом Гришей в расчете на завтра. Завтра катер последний раз подойдет к острову, и с Ладогой в этом сезоне будет покончено.
Она любила его два года. Бессмысленно.
Она осталась на острове специально, когда увидела, что он не вернулся на катер. Сошла на берег и села на плоский серый камень, такой огромный, что в луже посреди него привольно разместились плавунцы, шитики, головастики-подростки, водомерки и водоросли.
До завтрашнего утра, до прихода катера, ему придется заметить ее. Слушать, что она говорит, говорить самому, ужинать с ней, ночевать, просыпаться. А если он уйдет, как сейчас, все равно ему придется вернуться к ней. До завтра.
Он вернулся через час. Он был зол и стерильно вежлив.
Темнело еще достаточно поздно. Они успели набрать веток, даже соорудили нечто вроде шалаша. Настоящих робинзонов из них не получилось, совместное хозяйство ограничилось костром и шалашом. После того, как она развалила намечающийся остов жилища и он язвительно попросил: «Только, пожалуйста, не помогай мне!» – она сидела и смотрела, как он таскает сушняк для костра. Пила она из вежливости, чуть-чуть: боялась опьянеть, да и водку пить не умела. В десять вечера он, сморенный усталостью и алкоголем, уснул, предоставив всем желающим право сколь угодно долго смотреть на себя. Среди ночи проснулся, удивился, что она до сих пор не спит.
– Ты никак, боишься? Или замерзла? Ложись поближе!
Тесно прижался к ней спиной и снова безмятежно захрапел, во сне переменил положение, обнял ее, но так и не проснулся.
Затекла шея, болела поясница. Казалось, что уснуть невозможно. И невозможно расстаться с ним завтра. Нет, уже сегодня. Они и так лежали, разлученные его упрямым сном. Костер погас, даже и не тлел, прилетел неизбежный комар, без колебаний выбирая его плоть. Она задремала.
Рано утром он, задумчиво глядя на ее опухшее ото сна на воздухе лицо, внезапно поинтересовался:
– Надеюсь, я тебя вчера ничем не обидел?
Очень хотелось ответить «к сожалению, нет», но она невыразительно пожала плечами и медленно пошла к берегу, загребая носками потрескавшихся кроссовок.
– Эй, подожди! – услышала за спиной, но не обернулась.
До прихода катера оставалось не более двух часов.
Первый глоток водки оказался ужасен, хотя бы и заеденный земляникой. Стоило больших сил сдержаться, чтобы не вернуть природе ее дары. Второй – немногим лучше. Но позже тепло разлилось от желудка к ногам и рукам, она наконец-то смогла согреться. Исчезло ощущение собственной неуклюжести, опухшего, неухоженного лица. Крепко держа еще непустую бутылку, она перепрыгивала с камня на камень вдоль берега, удалялась от их стоянки.
В северной части острова сосны вплотную подступили к воде, берег из широкого каменистого превратился в узенький песчаный с бесчисленными выветрившимися пещерками под корнями деревьев. С последнего камня она шагнула прямо в лес. Тотчас нашлась подходящая дружелюбная сосна с выпирающим корнем, теплым и удобным для сидения. Неожиданный глубокий овраг открывался с другой стороны, но овраг сухой, не заполненный водой.
«Как странно, ведь до Ладоги два шага», – подумала она, усаживаясь у корня сосны и вновь принимаясь за бутылку. Эта мысль оказалась последней из связных. Потом она что-то горячо доказывала береговому куличку, деловито снующему по урезу воды и проверяющему длинным клювом сухой плавник на песке. Он вспорхнул, когда загудел подходящий катер, который она видела и не видела. Руки скользили по шелковистой коре, отслаивающейся прозрачными чешуйками. Опьянение, сделавшее все вокруг нечетким, придуманным, сгустилось и выкинуло ей навстречу темноволосого мужчину с тугими лоснящимися завитками на груди, молодого, в одних джинсах и с венком из резных листьев на голове. Она ни капли не удивилась и попыталась сосредоточиться на завитках: как красиво это может быть, и не предполагала, что это так красиво.
Он шагнул к ней, легонько толкнул пальцами в грудь, но и тогда она не удивилась, падая – в овраг или в иную реальность – и уже не слыша, как зовет ее тот, кто еще сегодня утром был так жизненно необходим, тот, посчитавший ее просто потерявшейся:
– Ариадна!
Сизиф
Двум женщинам в купе поезда, едущего из маленького городка в большой город, так много надо было рассказать друг другу, что они молчали чуть не полторы минуты под грузом этого обоюдного «надо».
Нина Анатольевна, дама лет сорока пяти, в костюме ярко выраженного европейского производства, от волнения прижимала к увядшему подбородку узкую руку с ухоженными бледными ногтями. Ольга Васильевна, дама возраста неопределенного, но в определенно самовязанной кофте, качала головой с неровно окрашенными волосами и первая нашла в себе силы выговорить: «Ну надо же!»
На самом деле обеим дамам было слегка за пятьдесят, и когда-то они вместе учились в техникуме, занимающем краснокирпичными стенами почетное место на площади городка. Нина Анатольевна поступила в институт и уехала в большой город, а Ольга Васильевна осталась. Институт Нина Анатольевна не закончила, но обосновалась в городе, устроилась на какую-то службу. После развода с одним, а потом и другим мужем у нее остались восемнадцатиметровая комната в коммунальной квартире и взрослый сын, живущий самостоятельно, в том смысле, что деньги